Наставники

Истинные ценности даются всем бесплатно.

 Глуская белорусская школа-семилетка (еще были еврейская и русская школы) стояла в центре местечка — там, где ныне в центральном сквере бьет фонтан. В плане — буква Г. Деревянные стены непроконопачены, пазы лишь промазаны да забелены известью. Темный коридор заканчивался одним окном, по обе стороны коридора - классы. Парты собраны из дореволюционных школ. В тесном уголке учительской едва вмещались наши «шкрабы» — школьные работники.

 Насколько помню, учились в нашей школе в основном переростки. В седьмом классе было немало парней призывного возраста и девчат "на выданье". Да и мне в седьмом классе будет 19 лет.

 Директором школы и учителем истории был Гавриил Ананьев — бывший кавалерийский политрук, окончивший Рогачевские педагогические курсы. Наставник ходил в вельветовой толстовке, галифе и ботах, черный чуб завивался кольцами.

 Граховский свидетельствует, что к учителям Ананьев обращался на «ты», любил без спроса заявляться на квартиру учителя, проверять его книжки: «Не вижу первоисточников марксизма-ленинизма. Это аполитично! Аполитично в период обострения классовой борьбы». Допытывался, с кем учитель общается. Обведя взглядом стены, непременно спрашивал: «Почему у тебя нет портретов товарища Ленина и Сталина?».

 Программа предмета была путаной. История Российской Империи подавалась вне контекста мировой истории. Курс начинался Парижской коммуной, Конвентом, Дантоном и Робеспьером, а заканчивался Великим Октябрем. Мы ничего не слышали об Иване Калите, Иване Грозном и Борисе Годунове, о крещении Руси, о войне 1812 года, не знали династии Романовых. И тем более не знали о Великом Княжестве Литовском.

 Надо отдать должное Ананьеву: он скорее интуитивно, чем по своей образованности, оценивал убогое состояние исторической науки и сетовал на то, что в истории царят просто знания, а не наука, и потому она, история, не приходит к познанию единичного при помощи общего. Кроме того, говорил Ананьев классу, если науки занимаются тем, что существует вечно, то история - тем, что теперь есть, а прежде не было и после не будет или что теперь существует так, а прежде существовало иначе, а после будет существовать еще как-то.

 Разумеется, дословно эта озабоченность учителя мне забылась. Но когда впоследствии мне попался в руки томик Шопенгауэра, то я вспомнил своего лихого учителя истории и понял, что это он перенял идеи у философа, а не наоборот.

 «Как куколка, кучерявая и золотоволосая», Зося Соломоновна Корчан преподавала русский язык и литературу. Учительница немало усилий приложила, чтобы доказать нам, что поэзия — это не просто зарифмованный смысл, а речь, доносящая свой полный смысл мелодией, звучанием. Настоящий поэт - тот, кто остается поэтом, даже повествуя: он не излагает событий, а передает впечатления от этих событий. Стихами надо говорить только тогда, когда не можешь сказать иначе. А когда читаешь стихи, не разбивай ритма. Плохой поэт пишет сначала (пусть даже в уме) в прозе, а потом перебирает синонимы. Тем самым портит свою же прозу и до поэзии не дотягивает. Помню, с каким вдохновением читала нам наставница стихотворение А. Н. Апухтина «Жизнь»:

О жизнь! ты миг, но миг прекрасный,

Миг невозвратный, дорогой;

Равно счастливый и несчастный

Расстаться не хотят с тобой.

Ты миг, но данный нам от Бога

Не для того, чтобы роптать

На своп удел, свою дорогу

И дар бесценный проклинать.

Но чтобы жизнью наслаждаться,

Но чтобы ею дорожить,

Перед судьбой не преклоняться,

Молиться, веровать, любить.

Написала стихотворение на доске и предложила обсудить:

• Почему поэт считает, что жизнь это лишь миг?

• Почему «невозвратный», «равно счастливый и несчастный»?

• На что ориентирует поэт своего читателя: как надо эту жизнь прожить?

 Наверное, именно с этого стихотворения Апухтина я и начал приобщаться к настоящей поэзии.

 «Высокий и светловолосый, в хромовых сапогах, синих галифе и толстовке» математик и физик Роман Иванович Курбыка верил, что у каждого человека есть математические способности и надобно их только раскрыть. Для этого наставник не жалел ни времени, ни сил. Ситуация, схожая с той, чему я был неоднократно свидетелем на уроках Романа Ивановича, изображена в картине Н. Богданова-Бельского «Устный счет в народной школе С. А. Рачинского».

 Благодаря усилиям Романа Ивановича и своему усердию, я в математике был дока. Помню, ко мне, ученику пятого класса, нередко подбегали ученики седьмого класса: «Юзик! Реши задачу, никто не может решить, и списать не у кого. А я тебе книгу принесу почитать, у моего дядьки есть про каких-то филозофов».

 Как-то я с парнями был свидетелем разрушения церкви в одной из ближайших к Глуску деревень. На следующий день спросил Романа Ивановича, почему так делается? На что наставник ответил: «Вот, Иосиф, и «Аз воздам»!

 Чуть позже, сообразив, что я ничего не понял из этой реплики, пояснил:

 — Христианство, сменив язычество, разрушило ценности языческого мира — храмы, тысячи прекрасных статуй, созданных древними зодчими, были сожжены рукописи с сокровенными знаниями, убиты прогрессивно мыслящие ученые. А сколько тысяч молодых горячих жизней были унесены крестовыми походами «за освобождение гроба господня из сарацинского плена»! В средние века на кострах инквизиции заживо было сожжено восемь миллионов ни в чем не повинных людей... И до сих пор, прикрываясь именем Бога, воюют непримиримо друг с другом за людские души различные религии. Религия превращает людей в послушное и бездумное орудие сильных мира сего и князей церкви. ...И вот оно Божье отмщенье людям за нарушение вечных и непреложных законов: «не убивай», «не кради», «не лги», «не желай ничего чужого», «не прелюбодействуй». Мы можем как угодно менять и смягчать наши человеческие законы, но абсолютную нравственность никто ни отменить, ни смягчить не в состоянии. Нет, Иосиф, Царство Божие придет к нам только тогда, когда церковная вера с чудесами, таинствами и обрядами заменится верой разумной, без чудес, таинств и обрядов. Между Богом и людьми не может быть посредников, и нужны не дары Богу, а наши добрые дела. Разрушать памятники духовной культуры народа не следовало бы. Они должны принадлежать истории.

 Для самого Романа Ивановича Богом была вся непознанная Вселенная в своем единстве. В ней все зависит от всего и действует на основе внутренне присущих ей законов, в которых мы на сегодня мало что смыслим. Все достижения науки - это мизер в сравнении с той бездной незнания, которая открывается нашему уму. «Все зависит не от Бога, а от Вселенной», - рассуждал Роман Иванович. И тут он любил ссылаться на Циолковского, брошюры которого, изданные в Калуге, он приносил и давал нам читать: «Мы предполагаем, а Вселенная распоряжается, как хочет, без церемонии разрушая наши планы и даже разрушая всю планету со всеми ее разумными существами. Если нам и удается исполнить свою волю, то только потому, что это нам позволила Вселенная».

 На вопрос, будет ли наша, большевистская, наука идти вразрез с царской и не будет ли она свои законы открывать, наставник отвечал примерно так. Наука живет по объективным законам Природы. Она не подвластна ни царям, ни большевикам. Одни законы науки будут приходить на помощь другим, как их продолжение, но никак не на смену их. Ибо у известных законов природы обязательно есть пределы их применимости, что не означает их отмены. До 100 градусов вода еще жидкость и к ней применимы одни законы, после - это уже пар, и там другие правила. Да и вы сами, школьники, в своем, человеческом, развитии проходите определенные возрастные критические точки, когда начинаете каждый раз как бы жить по-новому. И то, что вчера для вас казалось истиной, сегодня подвергается вами сомнению. Но от этого ваша человеческая суть не меняется.

 Вот так наставник проводил нас между Богом и Космосом, между религией и наукой, призывая развивать наш ум так, чтобы он обратился в наш «здравый смысл», которому мы далее могли бы следовать, - только в этом случае наши действия будут осмысленными и целесообразными. В школе осуществлялось атеистическое воспитание, но, правда, не воинствующими безбожниками, а грамотными, стоящими на гуманистических позициях наставниками. Они нас не одергивали от религии, а объясняли ее преходящую роль в истории человечества. Из чего я усвоил, что религия — не абсолютно реакционна.

Смастерил с нами Роман Иванович детекторный радиоприемник, и по школе разнеслось «Гаворыць Мінск» и полились песни. А однажды Роман Иванович отвел нас на почту и показал единственный в местечке телефонный аппарат. Долго потом об этом событии говорили хлопцы и девчата.

 «Высокая, полная с прекрасным обликом, как кровь с молоком, в просторной коричневой «сукенцы»» Татьяна Ивановна Шимановская открывала прелесть белорусского языка и литературы. Когда она читала «Курган» или «Сымона-музыку», временами в глазах мерцали слезы, а голос затихал до шепота, и тогда даже самые непоседы сидели как приклеенные. И сама учительница, и "Родныя шляхі", "Выпісы з беларускай літаратуры", литературные приложения почти ко всем газетам со стихами Богдановича, Гаруна, Чарота, Дубовки, Труса и Пущи очаровывали прелестью родной речи.

 Своих наставников мы называли: "Дзядзька Ананнеў", "дзядзька Курбыка", "цётка Карчан". А они оценивали наши знания: "дрэнна", "здавальняюча", "добра", "выдатна", то есть "плохо", "удовлетворительно", "хорошо', "отлично".

Иосиф Тасминский. "ТРЕВОГИ И ДУШЕВНАЯ СТОИМОСТЬ ЖИЗНИ". РУПП «Барановичская укрупненная типография». 2005