Далее я буду рассказывать о других Тасминских — из ветви того Тасминского, который оставил Козловичи ради «новой земли». Ибо и я из этой ветви.

 Не от хорошей жизни братья Тасминские разъехались — мало земли. Для крестьянина земля то же, что и для мифического Антея: оторви от земли — и погибнет. Наверное, то же будет, если и есть земля, но мало её.

 Подсказали люди Ивану Тасминскому, что, дескать, под Глуском, что за Слуцком, есть недорогие земли, правда, над той земелькой еще придется крепко потрудиться. И якобы там один крестьянин создает товарищество для приобретения у местного помещика земли. Поспешил Иван туда.

Земля!

 В 1872 году 46 крестьян — жители деревни Устерхи, что под Глуском, и несколько приезжих из других мест Минской губернии — во главе с Федором Бурдейко, объединившись в товарищество, приобрели у помещика застенок Устерхи. Это что километров на пятнадцать западнее Глуска.

 Купили со всеми угодьями, мельницей, корчмой и садом. В такой покупке крестьянами земли в собственность после отмены крепостного права в России ничего удивительного не было. Еще за три года до этого, в 1869 году, другой крестьянин, тоже Бурдейко, но Иван, с десятью своими товарищами купили владение Маковичи в 1200 десятин2. Тоже недалеко от Глуска, только севернее.

 На одном полюсе группировались крестьяне, которым принадлежали участки до 10 десятин, на другом - зажиточные владельцы участков до 20 десятин и более. Последние и держали в своих руках больше половины купчей земли, и таких часто называли шляхтичами.

 Среди приезжих крестьян был и мой дед Иван Тасминский. Его доля = 5 волок, или 107 га земли. В эти гектары входили не только пахотные угодья, но и лес, и луг, и болото.

Устерхи — деревня и застенок

 На географической карте они стоят рядом — собственно, деревня Устерхи и застенок Устерхи - в одном километре они друг от друга. И эта дистанция вот уже два века удерживается. Ни на метр не приблизились.

 Но было время, когда стояла только деревня Устерхи. В 1724 году в ней было 7 дворов, которые обрабатывали 2 волоки земли (это 22 га) и находилась она в частном владении князя Радзивилла. Это времена Великого Княжества Литовского. Через 34 года, в 1758 году, в деревне 11 дворов, ее арендует Станислав Вайнилович.

С 1793 года деревня в составе Российской империи. В 1847 году Устерхи являются центром имения К. Павлецовой, в них 16 дворов и 96 жителей. Имелась католическая кап-личка.

 В 1897 году в Устерхах 35 дворов и 138 жителей. А рядом — застенок Устерхи в 34 двора с 226 жителями. И деревня и застенок в составе Глуской волости Бобруйского повета.

 В 1907 году в деревне — 39 дворов с 204 жителями, в застенке — 28 дворов с 257 жителями. И жили в том застенке православные белорусы — Бурдейки, Власики, Гатальские, Гвязда, Глинские, Гутковские, Долбики, Корбуты, Корейцы, Кухарчики, Новицкие, Пяхота, Соловьи, Сушкевичы, Тасминские, Татуры, Цвирки, Щорсы.

 В 1917 году в деревне Устерхи — 44 двора с 254 жителями, в Застенке — 26 дворов с 281 жителем (в том числе семья из 22 человек поляка-католика Скиндера и семья из 11 евреев-иудеев — Шульмана).

 В 1926 году в деревне - 50 дворов и 340 жителей, в Застенке — 40 дворов и 250 жителей.

А по соседству... Козловичи!?

 Если рассматривать на карте окрестности Устерхов, то можно увидеть, что в пяти километрах к северу от Устерхов есть деревня... Козловичи!

 Что это? Простая случайность? Козловичи — не столь уж редкое название села. Или проявление закономерности? Часто переселенцы новым «пенатам» давали имена своих родных мест.

Однако оказалось, что именно эти Козловичи есть на карте Беларуси конца XVI столетия и упоминались в документах они еще в 1560 году.

 По мнению известного барановичского краеведа М. Берната такое название поселений объяснить можно следующим образом. На Беларуси широко изготавливался сафьян из козьей кожи — «козла». Те, кто непосредственно заготавливал козью кожу, получали клички, которые впоследствии закреплялись за родом мастера-кожевенника: Козляк, Козарович, Казинец, Козел и т.п. И появлялись названия деревень Козловичи, Козлякевичи, Козловщина, Козлы...

 Так вот откуда названия Козловичей, что под Барановичами и что недалеко от Устерхов!

Что за места?
 Юго-западная часть Бобруйского повета, к которому относилась Глущина, была самой болотистой местностью в повете, ибо являлась северной частью припятских болот. Большая часть населения этого края занималась земледелием, сеяла рожь, овес, другие зерновые культуры. На карте 1868 года просматриваются обе деревни - просто Устерхи и Застенок Устерхи. Кстати, как видно из карты, река тогда называлась Лисса, а не Лиса.

 Вот что писала в конце августа 1893 года официальная политическая и литературная газета «Виленский вестник», в которой освещалась жизнь всего Северо-Западного края, о положении крестьян в его полесской части:

 «При песчаной и болотистой почве в Полесье, при разбросанности крестьянских наделов иногда на 30-50 верст, при трудности обработки этих кусочков, что лежат среди болот, при недостаче лугов и невозможности содержать необходимое количество рабочего скота и, наконец, при неплодородности этих песчаных мест крестьяне не только не могут выручить от земли средства для уплаты налогов, но не имеют достаточно хлеба на прокорм.

 Есть деревни, наделы которых так разбросаны среди болот и лесов, далеко от усадьб, что крестьяне не в состоянии обрабатывать огороды при деревнях и вынуждены выращивать овощи за болотом, на участках, связь с которыми устанавливается через мостки. В других местах покосы только болотные, и уборку сена можно произвести только тогда, когда болота замерзают... Но все это терпимо при более или менее подходящем урожае. Случился недород — и состояние нашего крестьянства оказывается безвыходным.

 А то, что наш край не гарантирован от возможности такого недорода, ...свидетельствует заметное чуть ли не с каждым годом ухудшение урожаев... Урожаи, например, каких-нибудь 15-20 лет тому назад были почти в два раза больше, чем сейчас...»3

 Посевы картофеля с каждым годом увеличивались. Это было связано с расширением его потребления крестьянами как более дешевого, нежели хлеб, продукта питания. На малоурожайных песчаных и супесчаных землях картофель в сравнении с зерновыми культурами давал более высокие урожаи (в несколько раз). В этих условиях он стал для крестьян, особенно для бедняков, вторым хлебом.

Промышленность развивается

 Бурное развитие промышленности Российской империи требовало строительства все новых и новых железных дорог. Помещики, имевшие во владении леса, быстро сориентировались и стали поднимать цены на лес. Многие жители деревень в свободное от сельхозработ время трудились на лесосеках, обработке древесины и перевозке ее к месту лесосплава и железнодорожным станциям. Немало крестьян было занято на производстве строительных материалов и конструкций - бруса, шпал, стропил, кровельного гонта, бочарной клепки, санных полозов! Корчевали пни, производили древесный уголь, добывали смолу, заготавливали рогожу, луб, мочала, деготь и скипидар.

 Жители приречных деревень в большом количестве ловили рыбу не только летом, но и зимой, сушили ее либо свежемороженую везли обозами в Слуцк, Бобруйск и Минск.

Вот куда прибыл Иван Тасминский за «новой землей». Хотя земля здесь и хуже, чем в его родных местах, но зато ее у него теперь много.

В своем доме

 Иван Тасминский с женой обустраиваются в Устерхах. Выстроили дом, хлев, склеп. Дом состоит из двух хат - слева и справа (светлица) - и сеней между ними. Все это под одной крышей.

 Интерьер светлицы включал лавку вдоль стены, стол, табуреты, скамьи, деревянные кровати, печку-грубку с лежанкой. В красном углу - полочка с распятием и образом. На стене - часы в деревянном футляре. На полу — тканые половики. В светлице собиралась вся семья и родственники во время семейных торжеств и праздников.

 Повседневная жизнь проходила в обычной хате. Здесь — скамьи, стол, нары из досок для отдыха, над ними висели полати, печь, напротив, в бабином уголке, — шкаф (буфет), полочки для посуды.

 Перед хатой — сени, из которых можно было попасть отдельно в камору (кладовку), клеть.

 В сенях в одном из углов стояли жернова, вдоль стены — плетеные и бондарные емкости для сыпучих продуктов. На шестах, под потолком, висели меха, на полочках вдоль стен стояла керамическая и глиняная посуда, лежали инструменты для бондарства и столярничества.

 На чердаке подвешивались к стропилам и обрешетке копчености, колбасы.

В клети и каморе стояли емкости для зерновых. В засеках хранились овощи.

В склепе, что на огороде, — картофель.

 В свирне — зерновые, мука, одежда в особых коробах, инструменты, хомуты, лейцы.

 Дом стоял в конце застенка в семидесяти метрах от речушки Лиса. На речной лужайке резвились дети. Резвились, а заодно пасли гусей, кур и поросят. Бреднем и топтухой ловили рыбу.

Мои дяди и тети

 После смерти деда, Ивана Тасминского, в распоряжение его сыновей Степана, Игнатия, Леонтия, Андрея и Павла перешли не только большие земельные просторы. В хлевах стояли четыре лошади, голов двадцать коров, а при каждой корове по теленку, овцы, свиньи, много гусей, уток и кур. Так что имели хлеб и к хлебу.

 Но и трудились от темна до темна, работы хватало всем — и старым и малым. «За земелькой, как за дитем ходили».

 Игнатий Тасминский я 1906 году, в возрасте 30-ти лет, женился на восемнадцатилетней Елене — дочери жителя соседнего хутора Клещевки Федора Михайловского. У Михайловских было девять детей — три сына (Иосиф, Сымон, Демьян) и шесть дочерей (Ядвига, Ева, Алеся, Вера, Ксения и Елена).

 Вскоре после свадьбы дочери Елены Федор Михайловский со всей остальной семьей перебрался в Застенок.

 Первым навсегда дом оставил Степан Иванович — старший из братьев. С женой и двумя дочерьми он обосновался в Кременчуге, что на Днепре.

Андрея Ивановича в 1906 году в возрасте 25 лет призвали в армию. Началась первая мировая война, и Андрей - на фронте. В действующей армии Андрей за отличие в боях получил чин подпрапорщика, что давало возможность пользоваться некоторыми правами младших офицеров. В декабре 1914 года Андрей поступил в 4-й барачный госпиталь Всероссийского земского союза, размещенный на станции Вязьма: контужен и получил пулевое ранение правой кисти в области запястья, что привело к ограничению подвижности трех пальцев. Через три месяца приезжает в Застенок Устерхи на полгода для поправки здоровья. Было ему в ту пору 33 года, и был он холост. В Устерхах Андрей так и останется, до самой Октябрьской революции.

 После революции Андрея Ивановича как военспеца призовут в Красную Армию. Он будет служить в Петрограде и там, наконец-то, в возрасте сорока лет женится на медсестре Мурашовой Елене Михайловне - жительнице Петрограда, моложе его на восемнадцать лет.

 В одной половине дома жила наша семья, то есть Игната, - отец, мать и мы, пятеро детей. В светлице - семья брата отца Леонтия и неженатые еще братья Андрей (до призыва в Красную Армию) и Павел.

 Андрей, когда служил в Петрограде, во время своего отпуска отвез брата Павла в Бобруйск и просватал дивчине, которой он сам больше нравился. Павел женился, построил дом и до конца своих недолгих дней проживал в Застенке Устерхи.

 Демобилизовавшись, Андрей с молодой женой переезжает к брату Степану - в Кременчуг. Степан уже неплохо обосновался: в 1922 году по денационализации получил дом-мазанку, крытый жестью, два флигеля-мазанки, также крытые жестью, и сараи, крытый тесом. Плюс земельный участок. Сарай переоборудовал в кузницу и наладил свое дело.

 В 1929 году, уже вдовец, Степан выделил брату Андрею один флигель и половину принадлежащего ему земельного участка, оформив как куплю-продажу.

Еще были у меня две тети, Настя и Ольга, — сестры отца, которых я так ни разу и не видел. Настя, как мне известно, вышла замуж (по мужу Горская или Горских) за парня из соседней деревни Кркжовщина и с мужем в 1913 или в 1918 году выехала в Америку. Оттуда она иногда присылала нам в Устерхи посылки с одеждой и обувью, чему мы, дети и родители, очень радовались. В 1920 году тетя Настя с мужем приезжали в Устерхи и Крюковшину. Последнее письмо от тети Насти, насколько помню, было в 1935 году. Тетя сообщала, что живет в 70 км от Нью-Йорка и занимается птицефермой (более 5000 кур).

 Тетя Оля, говорили, вышла замуж и куда-то выехала, больше ничего о ней я не слыхал.

Мать

 Мать моя, Елена Федоровна, была небольшого роста, с виду хрупкой, но довольно выносливой женщиной. Она много работала за ткацким станком. Никогда не забуду красоты и замысловатости узоров, сделанных ее руками. Ее продукция шла нарасхват.

 В молодости она была весьма религиозной, следовала всем канонам церкви; ее лучшей подругой была попадья. Как-то, во время Великого поста, мать забежала к попадье и вдруг увидела, как ее супруг, священник, уплетает за обе щеки курочку.

 — Ой, батюшка, разве можне во время Великого поста есть скоромное?! Это же грех!!!

На что батюшка ничтоже сумяшеся ответствовал:

 — Грех — это убивать, красть, прелюбодействовать! А покушать хорошо - это не грех.4

 И в тот же день мать собрала все имевшиеся в доме иконы, побросала их в печь — и в одночасье стала атеисткой. И, разумеется, атеистами выросли и мы, ее дети. Впрочем, это не мешало всей нашей родне периодически посещать православную церковь в ближайшей деревеньке Поблин, где все мы были крещены.

Труд на земле

 Неистово трудились мой отец, Игнатий Иванович, с братьями Леонтием и Павлом. Выкорчевывали кустарник, на заболоченных низинах прокапывали канавы для отвода воды.

 Вместе садились обедать. На полотенце выкладывали хлеб, сало и огурцы свежего посола. Разувались, давая отдых затомленным ногам.

 А вечером дома еще предстояло управиться в хлеву и во дворе, загнать в хлев и напоить скотину, наколоть дров. После ужина засыпали крепким сном.

 Хороша после первого обмолота вынутая из печи румяная буханка горячего хлеба с тмином, с хрустящей корочкой.

 Нет, не хитрый и не сложный труд крестьянский, но уж очень тяжел: требует много сил от человека!

 С раннего детства застенковцев от всего дурного удерживало и спасало магическое слово «грех». Не так боялись возмездия на том свете, как стыда перед людьми здесь и сейчас. Не дай бог сделать нечто недоброе, опозорить свое имя и весь свой род!

Размышления о «хуторской» жизни

 Мудрый человек, писатель Михаил Пришвин в своих дневниках пишет: «...близкому бедному видно все ваше богатство, он завидует, худеет от зависти и злится... Нам нужно быть богатыми, кто богат, тот уж не злится. Выход же из этого безнадежного душевного состояния только - сделаться самому богатым или найти в себе какой-нибудь духовный талант. Так мужики выходят на хутора и, богатея, перестают злиться на «буржуев». Хорошо, если русские интеллигенты будут добиваться собственного, индивидуального мнения, - собственное мнение и есть выход на хутор, на «особинку»5.

 Все это прошли Тасминские. К 1917 году это была в известной степени зажиточная в материальном и независимая в духовном отношении династия, имевшая хутор, как в прямом, так и в переносном смысле - собственное мнение как интеллектуальный хутор.

 У моих дедов и родителей не было зависти ни к соседу, ни к другой нации, будь то еврей или поляк. Мои предки не были антисемитами, ибо не считали себя беднее евреев ни в материальном, ни в интеллектуальном отношении. Да и в дальнейшем мы, Тасминские, шли своим путем, иногда теряли материальные блага, но никогда не сворачивали с пути духовного совершенствования.

 Но почему только Тасминские? Все застенковцы — белорусы, поляки и евреи — имели свой материальный и духовный «хутор». Не завидовали друг другу.

  Ограничивались лишь здоровым соперничеством — двигателем прогресса. А это как раз тот случай, о котором Карл Маркс некогда писал: «Уже самый общественный контакт вызывает соревнованием своеобразное возбуждение жизненной энергии..., увеличивающее индивидуальную производительность отдельных лиц".

 Да, в ту пору, как и во все предыдущие эпохи, Тасминские были абсолютно самодостаточны — сами садили, сами собирали, сами отвозили, сами намалывали, и все это делали без бензина и электричества.

 Тасминские «на работу ходили — ни с кем не здоровались», то есть вставали чуть свет, когда все спали еще, и по пути в поле никого не встречали и потому не с кем здороваться было.

Тасминские «хлеб ели с медком», то есть так нарабатывались, что и один хлеб сладким казался.

Наибольшая услада —

Посередь широка поля

Хлеба черного кусочек съесть.

Е. Гучок

Такими же были и наши соседи-застенковцы. Так что в доме у нас был достаток, и, казалось, можно было смотреть в будущее с уверенностью.

Но тут случилась Великая Октябрьская революция.

* * *

Я п'ю бярозавік густы

3 таго надрэзу, што i ты

Калісьці піў у даўні век,

Мой прашчур, добры чалавек.

I нада мной шумяць лісты

Прысадаў, што дагледзеў ты,

Галінку кожную i сук

Сагрэў цяплом шурпатых рук.

Гудуць над коламі масты,

Дзе перакінуў кладку ты,

Красуюць жыта i авёс,

Што ты за пазухай прынёс

На ляды у даўнюю вясну —

На колішнюю цаліну.

 

Ты cтaвiў хаты, дровы сек,

Мой дзед, рабочы чалавек,

Не шкадаваў ні рук, ні жыл —

Ты ўсё умеў, ты прагна жыў,

Твае сагрэлі мазалі

Пясчынку кожную зямлі.

 

Iдуць гады, шумяць гады,

Твае ж не сцерліся сляды.

Ты прагна жыў, жывеш, жыві,

Крывінкай у маей крыві...

Сяргей Грахоускі

 

ЖИЗНЬ ДА ЖИЗНЬ! А КАКОВА ОНА?

Жизнь да жизнь! А какова она?

Умирать мне страшно не охота,

Потому что — дети и жена,

 Потому что каждый день работа.

Потому что вплоть до бороды

У меня на каждый день нужды.

Хоть и спать, бывает, не ложись.

Я частенько проклинаю жизнь.

A. Люкин

Земля — крестьянам!

 После революции деньги, что накопили дед Иван и его сыновья для приобретения новой земли, «сгинули». Большая часть земли у застенковцев была отнята «в пользу бедных». Остались лишь приусадебные наделы.

 Землю Советы раздали бывшим батракам и малоземельным — гектар пахоты и гектар сеноугодий на каждого едока. Наделы нарезались так, чтобы никому не было обидно, что одному достался лучший гектар, а другому — желтый песок. Таков был приказ наркома земледелия Прищепова. Он еще заплатит своей головой за то, что раздал землю в хозяйственные руки, что за 2-3 года люди разжились и хватало не только себе, но и на продажу.

 В Глуске создали товарищество «Гаспадарка» (Хозяйство). Там можно было приобрести в рассрочку пароконные плуги, дисковые бороны, молотилки, веялки, косилки, хомуты, седла, косы, серпы, топоры, гвозди, даже замазку для окон. Можно было и в долг взять.

Без приказов, графиков, разнарядок, «планов сверху» каждый знал, что и когда ему делать, когда пора садить и сеять, откуда начать косовицу и жатву. Он был хозяином земли.

 Ни из деревни, ни с местечка никто никуда не рвался — жили на месте. Да и зачем? Советы дали землю, «Гаспадарка» помогает ее обработать, купить поросят, телку. Работай, живи, только не ленись!

 Большие семьи застенковцев оказались незагруженными сельской работой, а энергия требовала выхода. И тогда развернулось строительство — многие построили добротные деревянные дома. А Татур, так тот даже выстроил деревянный особняк в 15 комнат, благо лес был рядом.

 Застенок уже представлял деревню в 80 дворов. Жители застенка стали чаще общаться с жителями деревни Устерхи. Почти в каждой избе кто-либо где-то учился: кто в райцентре, кто в областном центре.

 Но все-таки застенок это не просто деревня. Это большой-пребольшой хутор. А в деревнях как обстояли дела?

 Ранее во многих деревнях часть мужского населения была «в отходах», то есть занималась мелким промыслом в городах и поселках, на земле трудились женщины, старики и дети. Теперь же из-за безработицы в городах многие «отходники» стали «земледельцами». К ним присоединилась молодежь, не владевшая ремеслом.

 И получилось, что крепкие парни томились от безделья, «гуляли». Некоторые попытаются через «комсомол» выбиться в люди, другие сделать то же - только через рабфак. А тот, кто никуда не приткнется, — подавался в хулиганы, но, правда, до поры, пока не женится - тогда он возвращался в быт и веру своих отцов.

 Самых богатых застенковцев, Сушкевича и Татура — владельцев паровой машины, приводившей в действие мельницу и пилораму, — жители деревни Устерхи называли «панами»6, остальных застенковцев — «шляхтичами».

Жизнь меняется

 Но жизнь не стояла на месте. Она стала меняться... в худшую сторону.

 По застенкам и селам стали шастать продотряды — опустошали гумна и свирни. Иногда прямо из печи вынимали горячий хлеб.

 Более ловкие мужики прятали зерно в лесных ямах и под скирдами соломы. Особенно наглых реквизиторов в некоторых деревнях встречали залпами из двустволок и обрезов, которыми запаслись, когда менялись власть за властью.

 Найти стрелков, как правило, не удавалось. Тогда хватали «по подозрению». Суд революционного трибунала (три военных и комендант) был обычно коротким: «Докажи, что не виноват». И как бы человек ни отрицал, приговор был один и тот же:  «Руководствуясь революционной совестью, суд признал такого-то участником в контрреволюционном бандитизме против советской власти и приговорил к расстрелу». И расстреливали.

Без отца

 Я стал учиться в первом классе. Ни в Застенке Устерхи, ни в деревне Устерхи своей школы не было. Учитель занимался с нами (было всего восемь ребят) на дому у одного из жителей Застенка.

 Но учиться довелось около месяца, как случилась беда, — от прободения язвы желудка умер мой отец, Игнатий Иванович. Для увеличения пахотной площади отец и его братья Леонтий и Павел нелегально разрабатывали участки на «лядах»: выкорчевывали пни; там отец и надорвал свое здоровье. Помню, прибегает наша соседка в класс: "Юзік! Бяжы хутчэй дахаты — там твой бацька памірае".

 Ребенком ты считаешь, что вот есть Я и вокруг этого «Я» вертятся все остальные люди, а то и весь мир. Позже ты узнаёшь, что вообще-то у всех людей равные права. У сельских детей такой эгоцентризм, а затем и «равноправие» вылетучиваются быстро. Жизнь с ее «обстоятельствами» «качает» свои права.

 Осенью 1921 года после смерти мужа моя мать, Елена Федоровна, осталась с пятью детьми. Васе - 11 лет, мне - 9, Ксене - 7, Володе - 3, Аня ещё младенец.

 Мне пришлось прекратить начатую учебу и вместе с братом Василием и сестренкой Ксенией впрягаться в хозяйственные работы матери да присматривать за младшими — Володей и Аней. Кроме того, я зарабатывал тем, что пас скот застенковцев. Ложился поздно, вставал очень рано.

 Нормы морали мы, дети, усваивали путем подражания взрослым. Мы видели не только, что именно можно делать в той или иной ситуации, но и каковы последствия того или иного поведения. Именно так, через подражание, внешние нормы становились у нас внутренними. А то, что ты усваиваешь в семье, надолго, если не до конца жизни, становится готовой формой реагирования на подобное, когда с ним впоследствии встретишься. Хорошо, если доведется примерить на себя манеру поведения человека уверенного, но не агрессивного, уважающего другого и уважающего себя!

 В семье я рос до двенадцати лет, из них первые девять мог наблюдать поведение отца, подражать ему в чем-то, но это был очень малый период.

 В основном, я мог наблюдать стандарты женского поведения моей матери да поведение братьев моего отца — Леонтия Ивановича и Павла Ивановича. Но это происходило эпизодически и потому бессистемно.

В колхоз!

 Нет, далеко не все люди, чья молодость совпала с периодом коллективизации, хранят в своей памяти только радость обновления, которая сопутствовала встрече с новым, незнакомым. Вот за первым трактором бежит ликующая деревенская детвора. А это — голосят женщины, провожая свою корову в колхозное стадо.

 Тогда, в 1928 году, селяне в колхозы не спешили. Жесткого давления еще не было: действовал принцип добровольности, метод убеждения, агитация. Райком партии в деревне опирался на бедняка и союз с середняком, старался поднять их классовое сознание — создавались бедняцко-батрацкие группы при сельсоветах и кооперативных организациях, там обсуждались вопросы коллективизации, налогообложения, заготовки сельхозпродуктов и, конечно, борьбы с кулачеством.

 В 1929 году государство стало оказывать значительную помощь коллективным хозяйствам. Колхозам выделялись долгосрочные кредиты на приобретение сложного сельскохозяйственного инвентаря, машин, минеральных удобрений, строительство производственных помещений.

 Однако большой вред делу коллективизации приносило желание партийцев быстрее отрапортовать о своих успехах. В районе появились уполномоченные, они агитировали, уговаривали и... угрожали. Незаметно началась принудительная коллективизация — настоящая война против трудового крестьянства.

Крестьяне-единоличники оказались в тяжелом положении: к ним применялись разные меры принуждения. Так, они не имели возможности получать кредиты, трудно было достать семена, технический инвентарь, облагались налогом — и все это мешало нормально вести хозяйство. Оставалось одно — вступать в колхоз. В противном случае крестьянина стирала мощная репрессивная машина, которая уже набирала обороты.

 Всеобщая коллективизация подмяла и деревню, и застенок. Стерлась разница между «хлопами» деревни Устерхи и «шляхтой» застенка Устерхи. Теперь у них появились общие проблемы.

 Идеологическое деление последует сначала по классовому признаку — на кулаков (эксплуататоров) и бедняков (эксплуатируемых), затем, в военное лихолетье, — на полицаев и партизан.

«Кулак» - это тот, кто спит на кулаке

 Мы, Тасминские, теперь были настолько бедны, что без сомнений были отнесены к бедноте. А мать моя даже вошла в комитет бедноты (комбед) при сельсовете. И стала проявлять высокую активность. Да так, что забывала временами покормить детей и скотину. Тут уж нам, детям, пришлось самим вертеться.

 В 1929 году 12 семей из застенка, в том числе Сушкевичи, Татуры и Новицкие, были причислены к кулацким и сосланы на Север и в Сибирь.

 Михайловские, сестры и братья моей матери, поддавшись агитации, вначале вступили в колхоз, но спустя короткое время, увидев «прелести» колхозной жизни, Ева и Александра вышли из колхоза. Мать моя, уже член комбеда, предупреждала сестер, что, вообще-то, не следует этого делать.

 И действительно, власть не шутила. Раскулачили. В 1929 году Еву Федоровну Михайловскую (по мужу — Довгальскую) с четырьмя детьми (Дмитрием - 24-х лет, Анной - 22-х, Александрой - 17-ти и Татьяной - 15-ти) выслали в Нижний Тагил.

 Александру Федоровну Михайловскую (по мужу - Кухарчик) с семьей выслали в Сибирь.

 В конце 1960-х моя дочь найдет следы пребывания Евы Федоровны в Нижнем Тагиле. А затем и мы с женой, Зинаидой Степановной, навестим на уральской земле моих двоюродных сестер Татьяну и Александру Довгальских.

«Кулацкая судьба»

 Вот как описывает одна из жительниц застенка Устерхи Елена Трояновская (Новицкая) свою «кулацкую» судьбу:

 «Мне исполнилось 7 лет, как не стало отца, его убили в 1914 году. С мамой-вдовой остались мы, трое детей. Ничто не предвещало беды. Жили и самоотверженно трудились в д. Застенок Устерхи. Всю мужскую работу быстро взяла на себя мать: косила, пахала, выращивала и убирала хлеб. У помещика купила за деньги 55 десятин земли. У нас было свое поле, участок леса и свой сенокос. В хлевах стояли 6 коров, 4 коня, 2 телки. Рукам хватало дел. С детства нас учила мать не избегать тяжелого труда, любить и уважать его. И все же чувствовалось, что не хватает крепких рук в таком большом хозяйстве. И мать вышла замуж во второй раз. Стали жить с отчимом.

 Мы просыпались и уже загодя знали, кого какая работа ждет. Ни одной минуты не могли сидеть без дела. Видим, что мать серп снимает со стены и косынкой волосы накрывает — и мы за ней в поле жать. С утра до вечера. И каким особенным праздником и наслаждением были дни, когда успешно завершали одно дело, чтобы заняться другим! Досконально изучивши свой кусок земли и умело им пользуясь, ежегодно получали хороший урожай. Скотину смотрели наилучшим образом: на зиму заготавливали достаточно сена, чтобы не голодала. Мы никогда не отказывали в просьбе тем, кто был беднее нас. .. .Вспоминаю один из зимних дней перед Колядами, когда в деревне появилась «нечистая сила» и все лихо сметала, срывала на своем пути. Скотину стали сгонять на один двор, все, чем мы запаслись на зиму, у нас конфисковали. А людей повыгоняли из хат.

 «Кулаки, — заявляли нам, — вы теперь никому не нужны». А сами запихивали в рот большими порциями нашу «раскулаченную» колбасу. Как противно было на все это смотреть. А вдобавок кто-то из «представителей» советской власти заявил, что и хаты уже не наши, а нас ждет иная судьба. Боже милостивый, думала я, какие же мы кулаки, враги народа, кому и чем мы навредили? Неужели своим трудом и любовью к земле родителей мы заслужили лишь неуважение и даже презрение?

Нас семьями, как лютых врагов советской власти, погрузили на подводы и повезли неизвестно куда. Брать, кроме мешков, ничего не разрешали. Так быстро все это совершилось, что многие даже корочки хлеба не успели прихватить с собой. В Старых Дорогах нас погрузили в товарняк, не сказав ни слова, ни полслова.

 Целых 12 тяжелых голодных дней мы были в дороге. Голодные дети не спали ночами. А дальше было самое страшное - этапы, пересыльные пункты...

Подорванное здоровье, потерянная молодость, потеря трех детей — такова цена высылки. Не оставалось ни искорки надежды. Война с фашистами два года как закончилась, а наши невзгоды продолжались. Наступил 1947 г. — час освобождения тысяч семей-белорусов. Стали организовывать собрания и объявлять нам: «У кого есть родственники на родине, кого тянет домой - можно ехать. Вы свободны». А мы плакали от свободы... В тот же день отъезжали на родную землю, с которой нас так надолго разлучили»7 .

 И если кулак - это человек, спящий на собственных кулаках из-за боязни проспать зарю, то и все застенковцы, включая Тасминских, были самыми настоящими кулаками. Больше всего стыдились такие «кулаки» белых, без мозолей-«копыт», рук.

 Вот на таком «историческом» фоне проходили мои молодые годы. Об их содержании расскажу в следующей главе.

________________________________

2 1 десятина = 1, 09 га.

3 Памяць. Глускі раён. Мінск. БЕЛТА 1999, с.109.

4 Недавно услышал с экрана телевизора и такое размышление одного священника: «В пост нельзя есть... друг друга!...Пост не самоцель, а средство». Да, конечно, когда есть хочется, найдутся любые оправдания, в том числе и крыловское: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать».

5 Пришвин М.М. Дневники. Книга третья. 1920-1922 гг. «Московский рабочий». 1995. С. 207,209.

6 И ныне можно услышать из уст жителей деревни Застенок Устерхи такие фразы: «здесь жил помещик Сушкевич, а здесь — помещик Татур». Нет, не были ни Сушкевич, ни Татур помещиками.

7 Памяць. Глускі раён. Мінск. БЕЛТА 1999. С. 185-186.

 

Иосиф Тасминский. "ТРЕВОГИ И ДУШЕВНАЯ СТОИМОСТЬ ЖИЗНИ". РУПП «Барановичская укрупненная типография». 2005