ИСТОРИЯ, КОТОРУЮ МОЖНО ПРОПЕТЬ НА ОДНОМ ДЫХАНИИ

 

Два путешествия этим летом. Два путешествия, связанных с историей моей страны. Первое - в Могилевскую область, на раскопки древнего Глусского замка, второе - на участие в работе фольклорной экспедиции. Не зря я попыталась уместить в один ма­териал эти два события - между ними, действительно, не­мало общего. Во-первых - люди, с которыми мне при­шлось столкнуться — талантливые, влюбленные в свое де­ло, умеющие увлечь всех остальных энтузиасты. Во-вто­рых, каждое из этих путешествий возвращало меня к на­шей истории: и фольклорные песни, которые вспоминали старушки в белорусских деревеньках, и глиняные череп­ки, пролежавшие в земле не одно столетие, помогали по­чувствовать минувшие эпохи куда больше, чем любой па­раграф учебника по истории. Нужно было только уметь прислушаться...

Мы приехали в Глуск под утро: в Оси­повичах опоздали на последний автобус и решили добираться до места назначения автостопом. Заночевать пришлось в стогу сена недалеко от дороги — пронизывающие темноту красными огоньками фар ма­шины проносились мимо. Лишь с самым рассветом нас подобрала попутка. Глуск чем-то напомнил прибалтийскую Юрмалу — такие же одноэтажные, утопающие в зелени домики, размеренность и спокойст­вие, только вместо Балтийского моря — тоненькая полоска реки Птичь, этакое пляжное лежбище. Впрочем, говорят, что в нижнем своем течении, после впадения в нее реки Орессы, Птичь становится ши­рокой, полноводной, рекой-труженицей.

В атласе автолюбителей о достопри­мечательностях Глуска сказано лишь то, что в городском поселке расположен бюст дважды Героя Советского Союза С.Ф. Шу­това. И ни слова о том, что когда-то здесь был замок — один из числа пяти древних белорусских замков, ни слова о художнике Александре Тарасовиче, чье имя во мно­гих зарубежных странах связывают с ос­нованием европейской школы графики. Именем, которым белорусы должны были бы гордиться...

В Городке, откуда через пару недель после путешествия в Глуск началась наша фольклорная экспедиция, в местном крае­ведческом музее, мы узнали, что история Городка начинается... с Великой Отечест­венной войны. На наш вопрос, где затеря­лись предыдущие столетия, музейные ра­ботники только пожимали плечами. Выхо­дит, что об особенных, непревзойденных городокских узорах, которыми наши пра­прабабушки украшали рукава и воротнич­ки рубашек, свадебных нарядов и обыч­ных «рушников», помнят разве что мест­ные мастерицы. Да и тех, пожалуй, едини­цы...

В который раз задумываешься: за что мы так оскорбляем историю, до безобра­зия вольно обходясь с ней? Нет-нет, да и вспоминаются слова какого-то мудреца о том, что если бросить в прошлое камнем, то будущее очень жестоко ответит на это... Впрочем, в конце концов устаешь твердить об этом...

Первый расцвет Глусского замка свя­зан с именем Александра Полубинского. В годы раннего средневековья его строения переживали не лучшие времена: хозяева сменяли друг друга так часто, что просто не успевали заниматься делами по благо­устройству. После нашествия украинского казачества в середине XVII столетия за­мок был обворован и сожжен. Александр Полубинский поднимал его буквально из пепла. Привел в готовность оборонитель­ную систему: насыпал валы, до невероят­ных размеров увеличил ров, окружавший замок, сделал бастионы, возвел мощную башню и ворота, которые соединил с бе­регом огромный мост. Дворец был возве­ден на каменном фундаменте. На крыше красовались два деревянных лебедя. В нескольких метрах от дворца находились бернардинский костел и монастырские по­стройки. Все это было расположено непо­средственно на территории замка.

О необычайно высоком уровне гончар­ного ремесла в Глуске во времена Полу­бинского свидетельствует сегодня огром­ное количество археологических находок. Кроме того, найден железный ключ от внутреннего замка XVI—XVIII ст. Собрана целая коллекция монет, среди которых — разменные монеты Великого княжества Литовского. Это очень тоненькие медные пластинки, на одной стороне которых — портрет и имя короля Яна Казимира Вазы, на другой — государственный герб «Пого­ня» и дата выпуска.

Приблизительно в эти годы переживал расцвет своего творчества и Александр Тарасович. Графические работы, выпол­ненные в период жизни в Глуске, принес­ли ему международное признание. О по­зднем творчестве этого художника уже практически ничего не известно.

Самая ценная находка, рассказываю­щая об этих временах — плитка с изобра­жением ранее не изученных фрагментов герба Александра Полубинского. В XVIII столетии замок унаследовал князь Радзивилл. Он произвел капитальный ремонт дворца, поставил новые печи, привез осо­бый фамильный фарфор. Изображения герба Радзивиллов, как и Александра По­лубинского, также часто встречаются на остатках удивительно красивой керамиче­ской плитки Глусского замка.

Остатки старых строений погребены под толстым слоем земли. На месте быв­ших дворца и монастыря — спортивный стадион, возведенный в конце 80-х. А вот насыпные валы, которые когда-то окружа­ли замок, великолепно сохранились до на­ших дней. Они дают представление толь­ко о его размерах и помогают составить представление о том, как действовала его оборонительная система.

Жители Глуска, похоже, чувствуют се­бя «полноправными наследниками» старо­го замка — подкапывают валы, берут от­туда песок для собственных нужд, устраи­вают на них свалку. Краеведческого му­зея в Глуске не существует.

Четыре года назад Ирина Ганецкая, научный сотрудник Института истории на­ук национальной Академии наук, прибыла в Глуск впервые. Как специалист по сред­невековью она считает, что именно это время оставило самую большую память о себе не только в архивных документах, но и в самой земле. Представляете, до этого таинственного средневековья можно до­тронуться руками — бережно перебирая остатки керамической посуды, раскапывая самой обыкновенной лопатой сохранив­шиеся своды нижнего этажа замка. Пер­вый год Ирине активно помогали местные детишки, школьники. Если старшие жите­ли Глуска еще знали о том, что до войны здесь возвышался бернардинский костел, то об остальных замковых сооружениях порой ничего не могли оказать даже ста­рожилы. На следующий год, узнав о раскопках, проявили инициативу минские школьники и студенты — будущие истори­ки, архитекторы, культурологи, археологи, художники. Они самостоятельно разыски­вали Ирину и выражали желание оказать добровольную помощь. Как-то один мин­ский девятиклассник, проработавший на раскопках несколько недель, уезжая, по­ложил в свой рюкзак два кирпичика. Сна­чала Ирина подумала, что это шутка, а по­том поняла: любая археологическая на­ходка не только необычайно красива и уникальна, но и становится для тех, кто прикасается к ней, по-настоящему живой. Живой потому, что несет на себе следы не только пальцев, но и душ тех людей, кото­рые бережно создавали их. Возможно, с молитвой, обращенной к Богу, а возмож­но, просто с огромной любовью к своему делу. Наверное, это и есть то, что прими­ряет юных археологов со всеми труднос­тями раскопок: работать приходится и под знойным солнцем, и под проливным дож­дем, порой без выходных. Выдержав пер­вую неделю такой работы, ребята уже смело остаются до конца срока. Расчища­ют подвалы, заваленные кусочками стен, таскают носилки, нагруженные средневе­ковыми кирпичами. (Один такой кирпич весит около 4 кг!)

Без добровольцев Ирине Ганецкой ни­как не справиться. Сумма, которую еже­годно выделяет Академия наук для прове­дения сезонных раскопок, равна 100 дол­ларам. Этих денег не хватает даже на то, чтобы как следует накормить доброволь­цев, не говоря уже о том, чтобы нанять се­зонных рабочих. А вот спрашивать волон­теров, что заставляет их заниматься этой «пыльной» работой, я не стала. По-моему, и так все ясно...

Мы просыпаемся настолько рано, на­сколько могут сделать это привыкшие всласть поспать городские жители. Выпи­ваем стакан парного молока, берем скрип­ку, диктофон и на лодке переправляемся на другой берег озера. Где-то километрах в двенадцати от нашей стоянки, в деревне Полова, живет старенький скрипач. Гово­рят, что во всей округе никто не поет и не играет лучше.

Каждое лето девчонки из фольклорно­го «гуртка» при Академии искусств выезжают в разные уголки рес­публики собирать старин­ные песни, легенды, сказ­ки, предания и даже тан­цы. Побывали на Полесье, на Могилевщине, в этом году приехали на Витеб­щину. Я не перестаю удив­ляться: неужели в бело­русских деревнях еще ос­тались люди, которые мо­гут поделиться сокрови­щами народного творчест­ва?

У каждого фольклориста есть своя система, по­могающая в сборе инфор­мации. Участники экспеди­ций, как правило, обраща­ют внимание на украшен­ные деревянной резьбой крыши домов — ищут мас­теров, которые сохранили древние секреты зодчест­ва. Заходят на сельские кладбища — среди мо­гильных плит иногда попа­даются настоящие языческие символы, исследуют буквально каждый камень — возможно, именно он служил нашим предкам для совершения ритуаль­ных обрядов. В одной из деревушек сердобольные бабушки убедили нас, что камни, так же, как деревья и травы, способны расти. Мы поверили. В таких местах хочется верить в существование леших, еще каких-нибудь духов леса. Ведь собирание фольклора — это всегда немножко игра, и ты волей-не­волей принимаешь ее условия.

Крайне важно расположить к себе со­беседников, суметь вовремя задать им нужные вопросы. Я выражаю свое недо­умение Татьяне, моей попутчице, вместе с которой мы разыскиваем деревенского скрипача: «Можно подумать, за последние десятилетия ни одна фольклорная экспе­диция не побывала в этих краях». Конечно же, в разные годы сюда приезжали и фольклористы, и этнографы. Но бобины с записанными на них народными песнями просто пылятся на полках каких-нибудь хранилищ — они доступны немногим.

Самое первое и самое тяжелое впе­чатление, которое осталось от нашего ма­ленького путешествия, — белорусская де­ревня буквально умирает. Сколько бы ни слышал об этом, но когда вот так, «лицом к лицу», столкнешься с заброшенными фермами, с домами, у которых заколоче­ны все окна, становится страшно.

Как ни стучались мы в дверь старого скрипача, никто не открыл нам. Может, его не было дома, а может, по словам лю­дей, затаил он с недавних пор некую оби­ду на свет: стал злым и угрюмым. Одино­кими и заброшенными кажутся и те бабульки, в хатки которых мы попадали: «Да якія ж мы беларусы? І гаворкі гэтай вашай ня ведаем. Мы тут па-свойму, па-вясковаму размаўляем...» Зато сколько мудрости в их песнях, сколько спокойствия, разме­ренности, тепла. Кажется, слушал бы це­лую вечность...

У фольклорного коллектива Академии искусств пока еще нет постоянного назва­ния. Но уже сейчас эти молодые люди практически стали преемниками народных традиций. Словно кем-то возложена на них миссия собирать и сохранять то, что так важно, но и так хрупко. Собирать и со­хранять, чтобы сделать вечным.

Нотная грамота для фольклора равно­ценна смерти. Чтобы народная песня за­звучала, ее нужно перенять непосредст­венно — «с голоса в голос». Именно так и поступают юные фольклористы: большин­ство их репертуара составляют мелодии, услышанные во время летних экспедиций и слегка обработанные впоследствии. Перенимание песни с голоса позволяет со­хранить манеру исполнения и интонацию конкретного человека. Но самое главное при собирании фольклора — это умение войти в контакт с исполнителем, почувст­вовать его. Только тогда, когда общение строится не на бытовом, а на духовном уровне, можно почувствовать ту силу на­родного духа, которая из поколения в по­коление передавалась вместе с песней. Чтобы написать красивые стихи, нужно, чтобы родной язык буквально звучал в те­бе. Чтобы запеть фольклор, нужно снача­ла прислушаться к себе: твое ли все то, о чем идет речь. Если твое — петь стано­вится так же легко и свободно, будто вес­ти беседу, объясняли мне девчонки - фоль-клористки. И мне очень захотелось под­хватить и затянуть вместе с ними эти пес­ни...

Чем больше путешествуешь, узнавая родной край, тем сильнее начинаешь лю­бить и ценить его. Во время фольклорной экспедиции родной язык буквально звучал во мне — белорусские песни, которые пе­ли вечерами возле костра, по-настояще­му возвращали нас к нашим истокам. По­тому что в такие мгновения почти физиче­ски ощущаешь, что все связанное с куль­турой твоего народа вдыхает в тебя жизнь. Внушает огромную веру в будущее каждого из нас.